Давай расскрасим этот мир. Сегодня.
Я шел. Смеялся. Громко, до одури. Голос срывался на кашель, сходил на нет и вновь нарастал. Крепчал, гудел в опустевшем вмиг городе, лип к бетонным стенам, нежно обнимая статуи, столбы, оставленные машины. Ха! Неужели, все сдохли? Сгинули? Неужели, теперь это все, весь этот город, остов, проклятый мир мой? Безраздельно, целиком и полностью? Все, до самой последней капли? Я бежал из тени в тень, прижимался худыми боками к стенам, и не мог поверить. Поверить в то, что остался один. Совершенно один. Без людей. Без тех тварей, что передвигаются на четырех лапах. Пусто. Одуряюще. Дико. Пахнет нагретым асфальтом, помойкой. Нет запаха табака, духов, еды. Фальшиво-голубое небо рассекают птицы, но это пустяк. Плевать.
Я привалился к фонарному столбу. К горлу подступала жажда, хотелось пить, охватывала когтистыми пальцами, дыхание стало прерывистым, хриплым. Я неуверенно хохотнул, прикрыл глаза, подняв морду к ощерившемуся ослепляющей лазурью небосводу. И замер. Ждал одну минуту, вторую. В очередной раз вступил в борьбу с собственным прокаженным организмом. Вот-вот должен был согнуться пополам, захлебываясь в липких слюнях, до звона в ушах оглашая на всю улицу свое присутствия. Но этого не произошло. Приступ покинул меня, не успев разыграть маленькую трагедию. Он еще успеет сл мной наиграться. Скоро вернется. Не мог не вернуться. Сколько мне осталось?... Лай. Я услышал его почти мгновенно, рухнул на землю, прижавшись брюхом к выложенной квадратной плиточкой земле. Мутным взглядом посмотрел куда-то, надеясь увидеть чужака. Не откликнулся. Ощущал под боком нагретое солнцем бетонное основание столба, однако двигаться не решался. Не было лающего. Кто-то остался? Досадная ошибка. До скрежета зубов неприятная правда. Надежда, зародившаяся в усталом мозгу, мгновенно рухнула. Я устало вздохнул, поднялся, не обращая внимания на хорошую погоду. Шутка ли, но мне был по душе проливной дождь, нежели нежащийся в нескончаемом потоке света, город. Оплот пустоголовых болванов, кретинов, глупцов. Я ненавидел их, и не покидал воняющих переулков лишь из-за еды. Травился, но выживал.
Шаги, шаги, шаги. Я медленно двигался вдоль темного кованного забора. Прошел через скрипнувшую калитку. Дверь детского сада открыта. Странно. Три небольших тени скользнули внутрь. Собаки. Я притих, задумчиво глядя на темнеющую щель дверного проема. Нет, я не один. Судя по всему, кто-то из них как раз и лаял. Кривая улыбка. Уши настороженно ловили любые звуки. Тихо. Если прогнать тех мразей, то можно поискать в этом большом доме еду. Настоящую, вкусную, свежую. Вряд ли люди забрали ее. Особенно, уже приготовленную.
Вход. Ни запаха пыли, ничего. Мягкая дорожка под лапами заглушает шаги. Я серой тенью поплелся вперед, по запаху. На этаж повыше, куда-то, через игровые комнаты, зальчики, коридоры. Крики заставили меня вздрогнуть. Сердце чуть не разбило гшрудную клетку, испуганно замерло. И снова заработало. Я протиснулся через приоткрытую, маслянисто блестящую белую дверь, покрашенную вонючей советской краской. А, вот и мои знакомые. Поймали какую-то мелкую шавку. Судя по голоску - совсем молодую. Что-то громко щелкнуло в голове, непозволительно резко, ошеломляюще. Неприметной, тяжелой тенью я рванул вперед, надеясь сбить с лап поганца, который решил поиграть в большого мальчика, обижашего более слабых. Глупая, мерзкая тварь. Я ненавидел таких больше, чем всех остальных. Когда тебя загоняют в угол, чувствуешь себя всего лишь комком некчемной грязи. Я молчал, хоть и кипел от злости. Вспышка безрассудного гнева. Зачем?...

Улыбайтесь. Люди любят идиотов.
Смешно. Было гадко. Омерзительно. Пусто. Я чуть не заржал на весь зал. Меня переполняло... Что-то гулкое. Мощное. Поглощающее все, окончательно и бесповоротно. Гнев ли? Я мстил. Отыгрывался на них. За себя. За все. И не заметил как переступил грань. Нарушил все свои запреты. Нарушил собственную жизнь. Все. Все перегородки, заборы, стены. Разрушил. Удушающий экстаз. И я улыбался, чувствуя, как все мое прошлое летит к чертям. И этот плач... Он заставлял меня пьянеть от безнаказанности, своего собственного могущества. По сравнению со мной они были лишь жалкими мухами. Ха! И челюсти сами собой смыкались все сильнее. Я с силой мотнул головой, дернув дворнягу как котенка. Послышались новые волны визгов. Я издевался. Плясал на их могилах, а они даже не успели передохнуть. Кровь лилась в рот, и я захлебывался в этой тошнотворном, соленом напитке. Он был не для меня. Всяких тупоумных отморозков - да, но не для меня. Пришлось выпустить гадскую шею. В пасть набилась шерсть. Плевать.
- Ну, сукины дети? Пляшите.
Я больше не улыбался. Всего лишь каркнул, да губы сами собой скривились, обнажая клыки. Предлагал. Предлагал станцевать со мной. Их же погребальный танец. Они не уйдут. Или не уйду я. И эта взъерошенная мелочь, что так вжималась в стену. Как и ожидалось, стена не приняла ее под свою защиту. Шаг. Еще один. Незнакомец шумно дышал, но так и не поднимался. Легкоий поворот. Несильный, слабый. Быстрый. Открылся живот. Слабозащищенный. Проклятая кровь стучала там, в жилдах, в кишках, прочих органах. Но некогда брезговать. Правая передняя лапа ляжет на грудную клетку. Тишина. Я не слышал посторонних звуков. Оглох. Ослеп. И только сердце бьется. Глухо. Тихо. Робко. Боится прервать? Право слово, я не жаден до времени. Кожа не желает рваться, и приходится давиться в рычании и шерсти. Глубже. Тело поддалось. Я возненавидел себя. Ставил выше всех, а оказался в собственном дерьме. Убил. Быстро. Почти что молча. Выскальзывающие из живота кишки пульсировали, кровь заливала пол. Дайте справку, распишитесь. В следующем окне поставьте печать. До свидания. А... там уже задета печень, и печать была не алая, нет. Черная. Какой-то неосторожный укус испортил мне воспоминания на всю жизнь. Испоганил такую справку! А ведь убил же. Ради кого? Ради собаки ли? Сомнваюсь. Я верил, искренне верил, что ради себя. Я привык по собственному желанию макать свою морду в грязь. И миру было забавно наблюдать за мной. А я наблюдал в ответ. И смеялся. Я лишь играл. Знаете, как скучно порой бывает? Нет? А мне всю жизнь скучно. И я разрушу все, чтобы хоть немножко развлечься. И плевать, что погибнут сотни. Тысячи. Миллионы. Морда в крови, тяжелое дыхания. Сделал вид, что устал. Играю роль собственного сочинения. Пусть бараны ведутся. Я дарю им шанс верить. Многие бы продали душу, чтобы вновь во что-то верить, а я отдаю им его задаром. Как вам такой расклад? Мне все равно, куда этот шанс уведет. Хоть в топи, хоть к золотым берегам. Мы все когда-нибудь умрем. А вот и шаги. Опять. И опять. Прикрыл спиной бродяжку. Ей тоже надо верить, что я защищаю ее, а не себя. Мне не жалко. Нахмурился. Приподнял голову и отвел уши назад. Пляшите.

Тишина. Пылинки, подобно снежинкам опускались на пол. Ниже. Ниже. Ниже. На такие родные, насиженные места, с которых их заставили торопливо покинуть беспокойные псины. Тут еще пахло людьми. Хлоркой. Постепенно отступающим уютом, немного сыростью. А теперь и пустотой. Даже тяжело представить, как сюда приводили детей, и дом, так привыкший к их обществу, молча радуется еще одному дню_без_одиночества. А теперь все придет в запустение. Лишь пыль постепенно будет пожирать никому ненужное пространство. А в висках негромко стучит кровь, безразлично сжимая голову в невидимых тисках. Захотелось отдохнуть. Забавно, ведь я сам поверил в собственную ложь про усталость. И все-таки, какой соблазн, вот так расстелиться большой тушей, эдаким серым, выцветшим пятном чернил, на этом замечательном мягком ковре. Тень уже лениво распласталась на солнечном пятне, пробравшемуся через распахнутые настежь двери, оттуда, из богато освещенного коридора. Но нельзя. Я в упор смотрел сначала одному псу в глаза, потом другому. Тишина. Стук крови в висках. И кто-то сдался. Ни я. Ни дворняжка. Псы.
Смешно. И одновременно неприятно. Я разве так похож на монстра, чтобы от меня разбегались? Плевать. Я всего лишь снова убедился, что мир по самую верхушку наполнен законченными кретинами. Надеюсь, эти идиоты попадут в ближайшую канаву и там удачно переломают себе шеи. Для меня удачно, конечно же. Будет нехорошо, если они найдут еще каких-нибудь дружков и всем скопом решат отомстить обидчику. Против толпы озлобленных недалеких щенков даже я не выдержу. Будет довольно обидная кончина. А тут со мной заговорила спасенная незнакомка. Совсем молодая. Скорее всего, тем чужакам нужна была обычная жертва, никак не полноценный обед. Слишком тощая, маленькая. И шумная.
- Можешь не утруждаться благодарить. От этого погода не изменится.
На удивление, малявка говорила уверенно, четко. Словно была уверена, что я действительно защищал ее, а не попал сюда по случайности и просто пытался спасти свою шкуру или, того хуже - отбивал от недоброжелателей пропитание для себя. Всякое бывает. Пожалуй, она еще по-детски наивна, и просто не насмотрелась всех "прекрасных" картин жестокой и довольно бесполезной жизни. Но время есть и если ее не сожрут (что сомнительно), она сможет во что-нибудь вырасти. По крайней мере, из нее может выйти толк.
- Могу. Но не буду. Скоро все передохнут, и я просто потрачу зря время.
Обнадежил, как же. Просто по старой привычке захотел оттолкнуть ее. Нечего вертеться рядом с таким, как я. Это прямой путь в Бездну. Я медленно направился прочь, в поисках той столовой, оставив щенка позади. Скучно, серо, бессмысленно. И до боли одиноко. Я нахмурился. Ни улыбки, пусть и кривой, ни настороженного вида. Пустота. Равнодушие. Холод. Тени всегда должны быть такими.